Студия Артефактум

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Хроника

Материалы, составившие впоследствии экспозицию «Вечерний звон» (около шестисот подлинников), были найдены в Екатеринбурге в мае 1998 года. Первоначальный замысел выставки явился тогда же.

Физическое спасение перенесенного в мастерскую памятника потребовало нескольких месяцев; параллельно этому около полугода ушло на прочтение и систематизацию бумаг, общее число которых превышало тысячу.

К весне 1999 года контуры концепции выставки приобрели устойчивые формы, а в августе были завершены оформительские и другие подготовительные работы, длившиеся с начала года.

Сооружение витрины и монтаж экспозиции для участия в экспозиционной программе Третьей Красноярской Музейной Биеннале заняли двадцать четыре часа.

Аннотация

Экспозиция представляет собой опыт музейной репрезентации и включения в круг культурной рефлексии наших дней своеобразного археологического памятника — обнаруженных на пустыре в центре Екатеринбурга фрагментов семейного архива, так или иначе касающихся пяти поколений рода. Мы выставляем обыкновенные, почти заурядные бумаги и вещи, принадлежавшие людям, «чей облик стёрт, а имя позабыто». Во всяком случае, их имена едва ли что-то сказали бы кому-либо из наших современников... Но обстоятельства жизни, черты быта, драматические перипетии или приметы монотонной повседневности могут немало сказать тому, кто захочет это услышать.

Ничего не додумывая, мы предъявляем выставку публике и коллегам как показания очевидца странной находки. Мы рассматриваем многозначный феномен находки как документ, завершающий этот — длиною в столетие — достоподлинный ряд.

Экспозиция является опытом прочтения довольно обширного, чрезвычайно разнородного по видимости, далеко не полного по определению материала как цельного послания, представляющего несомненный исторический, культурологический, человеческий интерес. Послания, ожидающего осмысления и ответа.

История

Когда окончился первый будний день Биеннале, и уже позади была презентация, и кое-кто из первых посетителей выставки успел сказать нам о своих ощущениях, а в книге впечатлений появились первые записи, мы собрались за столом в обжитой за три дня до неузнаваемости комнатке гостиницы. За распахнутым на улицу окном увядал дивный день неправдоподобно погожей осени. Нас было четверо, двоим предстояло сегодня же отправляться обратно.

Pазлили по кружкам спиртное, и я вдохнул было воздуха полной грудью, чтобы в традиционной полутораминутной речи воздать хвалу и благодарность своим хорошим парням, когда один из отъезжающих промолвил:

— А давайте помянем всех Онуфриевых и П-ских. Они же нам теперь как свои...

Мы тихо прочли короткую молитву и выпили стоя, не чокаясь, за помин их души. Они, оставаясь в своем невыразимо печальном и рассеянном далеке, и правда за эти шестнадцать месяцев стали близки нам. Как это было хорошо и как вовремя сказано, мой дорогой.

Наше внешнее, прикладное участие в этой странной истории подошло в тот день к концу. Выставка начинала самостоятельное, не зависящее больше от нас существование, вступая в свои собственные, произвольные, нами лишь предугаданные отчасти, но не нами задуманные отношения с людьми, ради которых она создавалась. С людьми, не нами выбранными, в подавляющем большинстве своем нам не знакомыми. Уже не нам, а ей, выставке «Вечерний звон», предстояло владеть недоступной нам тайной «выбора, избранничества», безошибочно отделяя тех, ради кого она создавалась, от других, кому она не нужна.

Впереди были еще несколько дней Биеннале, которые мы проведем почти неотлучно на выставке. Время от времени мы будем наблюдать украдкой эти удивительные сценки ловления человеков: те, кто задержится у витрины — не важно, с какой стороны приблизившись к ней, — хотя бы на двадцать-тридцать секунд, останутся уже, за очень редким исключением, на двадцать-тридцать минут, а некоторые и дольше. Будем почти непрерывно говорить со множеством людей, бесконечно дорожа этой возможностью живого общения в пространстве завершенной экспозиции, — роскошь, которой мы обычно в нашей практике лишены: закончив и сдав работу, собираем пожитки и уезжаем. Мы даже понянчимся в охотку с чьими-то детишками, чтобы родители могли подольше побыть у витрины, — помним прекрасно, с чьими, и шлем им сейчас этот привет.

Но, хотя все это было еще впереди, — в некотором смысле мы расставались с выставкой именно в тот памятный вечер. Вкусив самостоятельности, она уходила от нас, не задумываясь о том, что мы-то ее, конечно, не покидаем и с ней не прощаемся...

Однако расстаться пришлось, и минуло с тех пор уже полгода. Тоскливо, конечно.

...Когда готовилась нами к изданию маленькая хрестоматия, ставшая сердцевиной буклета, мы заботились, разумеется, только о будущих посетителях. Странно при этом вот что. Сто раз было говорено между нами о буклете как о возможности взять на память, унести с собой запись этой многосложной разноголосицы, — однако ни разу в голову не пришла в ту пору мысль о том, какую добрую службу сослужат эти листки и нам самим, когда придется на месяцы уехать. То ли просто недосуг был подумать об этом во множестве хлопот, то ли недооценили тогда, не осознали меру своей привязанности, — неизвестно. Но что бы мы делали сейчас, будь задуман и сделан буклет как-нибудь иначе, — представить трудно.

И необыкновенно много значат для нас записи в книге впечатлений. Мало того, что они уже в самые первые дни избавили нас от известных остаточных опасений, связанных с необычностью выставки. Свидетельства индивидуальных восприятий экспозиции «Вечерний звон» превосходят наши — надо сказать, довольно смелые — ожидания. Некоторые из них столь тонки и глубоки, что оказываются для нас самих опытом расширения кругозора. Некоторые полны такого тепла, что даже над ксерокопией строк можно согреть в непогоду озябшие руки.

Юрий Калмыков
Вестник Ассоциации «Открытый Музей» № 3, 2000

---

Что же до выставки, — то хочется верить, что ей не одиноко там, за тысячи верст от нас. Радует мысль, что есть рядом с нею люди, с которыми ей есть о чем поговорить, которым она может довериться и поведать что-то такое, чего не успела рассказать нам.

Летопись

Многоуважаемый Василий Михайлович!

Четыре дня тому назад получил Ваше письмо и 100 руб. (сто), за которые благодарю. Очень рад, что Вы, расставшись с единственным сыном, не тревожитесь за него, хоть несколько верите посторонним людям, что они, если и не вполне, то хоть отчасти заменят Вас в деле воспитания. Я понимаю, как тяжело отцу в таких случаях! Во всяком случае Вы можете быть уверены, что ребенок найдет у нас ту же честную трудовую жизнь, какую видел дома, честное отношение к своему долгу и нравственную чистоту и прямодушие.

До сих пор я не брал почти никогда детей под свою ответственность и, если решился взять Борю, то только потому, что он мне понравился, как потом понравился и всем моим. Это во всяком случае для Вас ручательство сердечного к нему отношения с нашей стороны.

(1897)

Мой милый Борис!

Ты наверное удивишься, что я пишу по-французски, это, конечно, читать труднее, но кое-что ты безусловно поймешь, а в остальном поможет мама.

вое милое письмецо мне доставило большую радость, я поняла, что все болезни позади, и это хорошая новость. Но как же ты умудрился захворать? Наверное, уже в день отъезда ты был не совсем здоров, но боялся признаться, чтобы не остаться в Москве. Или я не права? Во всяком случае, я очень рада, что все позади. Не смей больше хворать, «маленький поросенок»!

Мы часто говорим о тебе, милый Борис, о том, как ты, должно быть, счастлив дома с родителями и с сестрами, с друзьями, собакой и лошадьми.

(..., 1898)

...За это время Боря учился довольно усердно и вел себя вполне удовлетворительно; он ужасно скрытен, так что часто от него ничего не узнаешь, что он думает и чувствует, а между тем последнее время он точно что-то имеет на душе. Может быть, у него есть какие-нибудь известия из дому или просто устал или еще что, не знаю, пот. что он молчит или говорит, что ничего, что просто так.

По всем отделам курса он стоит довольно твердо, т. что экзамены должны пройти для него безопасно, если он не смутится духом. Я подаю ему надежду перейти с наградой, что подзадоривает его к работе, но он едва ли устоит и будет работать, как нужно, чтобы получить награду.

(1899)

---

..За это время мне пришлось перевидеть много людей. Обратил внимание на двух женщин, двух различных вариантов: жену Дзердзеевского и соседку моей сестры Алибегову. Сравнивал их с тобой и остался твоим поклонником.

Удивляюсь, как у Дзердзеевского такая жена: уже это одно позволяет сказать, что ему трудно будет выйти в академики. Итак пока мне с ним не по дороге

(1946?)

Холодно уже очень в комнате пора надо топить. Скоро нас отключат за 3 мес. не плачено за огонь. Боже мой как нудно все день серенький и кругом все серенькое. Как я от этого устала дни и жизнь совсем стали чеховские.

Праздник жизни, молодость, сдоровие, веселие и силы все миновало остались заботы мелкие хлопотливые.

Шура еслеб ты помог уйти от этих мыслей.
Не буду больше, а то и так я много написала, кажется ненужного, давящего как камень. Пиши родной мой, если есть время.

(Н.Б., 1950)

Фотоархив

Библиотека им. Белинского, Екатеринбург, 2006

«Дом, который построил Джек»

ПРОЕКТЫ: «Вечерний звон»